К истории просвещения в Галиции

Иван Франко

Среди галицкой интеллигенции, особенно же шляхетской, очень в ходу следующий силлогизм: мужик груб и необразован, ему слишком рано дали конституцию, слишком рано взяли его из опеки «сполечной ерархии», и вот почему он пропадает. Но вместе с тем эта самая шляхетская интеллигенция делает все возможное, чтобы мужик всегда был груб и необразован: она враждебно или недружелюбно относится к крестьянским школам, к читальням, к мужикам, выписывающим книги и газеты. В шляхетских органах, как «Czas» и «Przegląd», то и дело попадаются корреспонденции «z Galicyi wschodniej», полные самых бесцеремонных доносов на сельских учителей, священников, на читальни и читателей из крестьян и даже на книги, прошедшие правительственную цензуру.

Галицкие власти очень часто по поводу этих корреспонденции затевают массовые обыски в читальнях и у отдельных крестьян, конфискуют целые вороха самых легальных книг и брошюр (главным образом потому, что книги печатаны русским шрифтом, а ревизующие чиновники обыкновенно не умеют читать по-русски, а о русской популярной или какой бы то ни было литературе не имеют ни малейшего понятия) и даже арестуют мужиков или в лучшем случае таскают их за несколько миль в город на протоколы.

Это презрительное или враждебное отношение польской интеллигенции к просвещению народа началось очень давно и есть одно из «культурных переживаний» шляхетско-панщизняного строя старой Польши. Не удивительно, что там, где мужик был не более, как рабочий скот, самая мысль о его просвещении должна была казаться дикой и ни с чем не сообразной. Более удивительным должно казаться то, что почти такою же оставалась мысль эта и тогда, когда сама шляхта считала нужным выдавать себя за друзей просвещения, когда понятие о мужике как о быдле ушло безвозвратно в область истории и когда, главным образом, сам этот мужик, хотя еще стонущий в ярме панщины, начал чувствовать себя человеком, начал рваться к просвещению, добиваться школ. Это было обыкновенным явлением в начале 40-х годов нашего столетия.

Положение, в каком очутились тогда и мужики, и паны-рабовладельцы, было поистине трагическое. Мужикам правительство приказывало строить школы, духовенство содействовало этому по мере возможности, да и сами мужики чувствовали необходимость школы. А между тем на практике школа была для них почти всегда источником бедствий, разорявших иногда всю их жизнь. С другой стороны, помещики должны были тоже заявлять открыто свои симпатии делу просвещения, хотя и чувствовали, что просвещение мужика угрожает им руиной, потому что просвещенный мужик не станет покорно и безответно гнуть шею в ярмо. Нужно помнить также, что их «патримониальная» власть давала им в руки множество средств, чтобы подавлять в народе рвение к просвещению, разрушать начатки этого просвещения, не переступая по-видимому рамок легальности.

В подтверждение этой характеристики мы приведем следующие два документа. В 1842 г. граф Казимир Красицкий предложил галицкому шляхетскому т[ак] назыв[аемому] становому, или постулятовому сейму мемориал по делам крестьянским [Memoryał w sprawie stosunków podanczych, przeznaczonych dla seymu stanowego w r. 1842 odbytego, przedłożony przez Kazimierza Krasickiego d[nia] Kwietnia 1841. Рукопись Оссолинских 2843.], в котором слегка и в общих чертах выражена мысль о некоторых, по мнению автора, нужных реформах по крестьянскому делу, но, конечно, не упомянуто ничего об упразднении панщины. Между прочим, автор касается дела народного образования и пишет вот что (переводим с польского):

«Чтобы, однако, все эти желанные перемены могли принесть хорошие плоды, нужно обратить внимание на моральное образование нашего народа. Не много, даже очень мало сделано в этом отношении. Умственное воспитание нашего мужичка («chłopka» – это характеристическое уменьшительное до сих пор не вышло из употребления в устах нашей шляхты) предоставлено его темным родителям; благо, ежели они научат его молитве и необходимым религиозным формам. Основываемые школы не оказывают хорошего влияния на массу. Пусть бы особенно талантливые пользовались ими и приспособлялись к высшим занятиям; для массы довольно будет приходских школ религиозных, где святой обязанностью духовных будет сызмала прививать народу понятие религии, морали, обязанностей всякого человека с точки зрения общества, повинностей, какие налагает на него его сословие, любовь к труду и порядочности.

Таким образом, при меньших издержках будет более сделано для народа в стране, чем теперь, когда сельские дети, услышав в школе немножко (coś niewiele) науки, наполняются только ненавистю к своему сословию, считая себя способными к чему-то высшему, но не имея достаточно рассудка, чтобы испытать свои силы, бросаются на разные занятия, в которых, всякий раз наталкиваясь на новые препятствия, ищут причины своих неудач в существующих общественных отношениях. Отсюда идет неудовольствие, новые вздорные теории, тайные и гласные общества, волнения и т. п. Счастлив тот, кто в пору опомнится, отбросит самолюбие и возвратится к прежнему своему состоянию».

Чтобы вполне понять весь трагизм этой тирады, нужно припомнить, что по тогдашним законам австрийским сельская школа, какие б ничтожные крохи знаний она ни давала мужику, все же была для него единственным легальным исходом из его жалкого подчиненного положения. Она открывала ему доступ к ремеслам, к высшим, т[ак] называемым нормальным школам, а после в гимназию; то и другое делало мужика свободным, давало ему возможность быть священником, учителем, лекарем и проч.

[По цесарскому патенту 10 сент[ября] 1787 г., принимать в ремесленную науку можно было не иначе, как только после окончания двухгодичного курса нормальной школы (Lexikon der politischen Gesetze für Galizien und Bukowina. Wien, 1842, t. 1, 409); ремесло же делало свободным без отпускной (I. L. Klunger. Die Gesetzliche Unterthannerfassung in Galizien. Lemberg, 1845, т. 1, стр. 4). Что высшее образование имело то же последствие, об этом нечего и говорить (Klunger, ibidem).

Конечно, правительство со своей стороны (не говоря уже о помещиках) само заботилось о том, чтоб не слишком много мужиков пользовалось этим благодеянием. Посещение приходских (тривиальных) школ в Галиции не было обязательным (Klunger. III, 553); кроме того, из учеников этих школ только самые способные, да и то ежели они не были единственными сыновьями своих отцов, могли быть отпускаемы в нормальные училища и потом в гимназии.]

Вот почему, по мнению гр. Красицкого, существующие школы не оказывали хорошего влияния на массы народа, поселяли в учениках ненависть и отвращение к своему сословию, т. е. панщине, порождали «новые вздорные теории», состоявшие в желании свободного человеческого существования. Верным чутьем угадывала шляхта, что главным виновником здесь было «немножко науки», получаемой молодежью в школе. Это понимал еще в 1770 году граф Перген, один из первых организаторов школьного дела в Австрии, который в своем реферате от 26 августа 1770 г. писал, между прочим:

«Для самых низких сословий и классов жительства, которое предопределено для самой неприятной, а частью грубой работы, не требующей никакой дальнейшей умственной способности, нужно ограничить обучение самыми необходимыми элементами христианской религии и гражданских обязанностей, так как по политическим соображениям этот, в государстве, впрочем, очень нужный класс людей не должен видеть много более, чем того требуют его занятия, потому что иначе они будут предаваться тем же занятиям, только с большим раздражением и почти с отчаянием и состояние их таким способом только ухудшится».

И вот идеалом галицкой шляхты и сделалась школа, которая, собственно, не учила бы никаким знаниям, но была бы заведением для дисциплинирования строптивых крестьянских умов и чувств, внушала бы «мужичкам» любов к «канчуку» и прочим благодеяниям панщины и приучивала б их к отречению от всякого самолюбия, конечно, только затем, чтобы «освещенный веками» панщизняный порядок никоим образом не был нарушен. Всего интереснее то, что цитированный мемуар гр. Красицкого новейшие польские писатели и публицисты считают началом и исходным пунктом тех либеральных усилий, которые будто бы предпринимала галицкая шляхта с целью освобождения мужиков от панщины, в чем будто бы помешало ей только правительство.

Лучшей характеристикой тех «либеральных усилий» служит следующий документ, любезно сообщенный мне о. Гамораком из Стецевы, пов[ета] Снятинского (на Покутье). Документ этот – жалоба крестьян села Залучья над Черемошем к декану городенскому как правительственному надзирателю школьному против притеснений, какие допускал местный помещик из-за школы. Вот копия этого замечательного документа:

«Пречестни уряду намістниче греко: като: городенски і наззерателю школний!

Громада наша сама поклала школу і обіцялася платити учителеві і платить, аби наші діти учив читати, співати й писати, і 15 літ ми самі школу будинок утримуємо, й діти посилалисми і не знати щося значить, же наші теперешні дідичі не люблять на нашу школу.

1. Зараз як прийшли В. В. П. Айвас, Григора Воєвудку, котрий в Княжу (село. – Прим. автора) дякував й діти зачав учити, казали зловити з рекрутами, хоць він горбати; кричали на него, же без оповіді панскоі учит діти; а же він казав, же тое для того робить, же му Духовні каже, бив го й кайдани вковав.

2. Сего року нашего учителя Данііла Воєвудку, котрий 4-ри роки наші діти учить, післав двірских слуг з Вітом вночі до школи запровадив в двері, а рано взяв до арешту і межи рекрутами окував; а належить, аби сес зоставився в громаді і учив діти, бо вже трьох братів в жовнірах; до сего разу таке нивірабяли пани нашому учителеві, аж теперешній пан, видимо, же радий би, аби школи ни було.

3. Хлопців, котрі уміють читати, беруть до плуга й насміхаються, мовят: забудеш азбуку. Від плуга ниможуть ходити до церкви, і через тото видят самі пани, же мусят призабувати, і для того так говорять.

4. Видимо, же ми бідні простаки, нивмілисмо добре отченашу, а хоц котрий умів, то забув, так тепер учинилисмо школу, [а пани] хочуть, аби котрий уміют читати, й тото забували.

5. Нас, бідних простаків, відав ніколи не допустять, аби мо хоц тілко вміли читати, абисмо бога й царя чтити знали.

6. Чуємо, же німих і глухих учать читати, а ми ні глухі, ні німі, й самі платимо за школу. Ни знаємо, щося значит, же так не любят нашу школу; каждому, котрий до сего разу навчився, допікают, а ми, бідні простаки, нікому нічого никажемо, що хто вміє.

7. Нимаємо пасовиска, до каждої ходобини діти неволимо, аби пасли, через тото уривається на літо від школи, й багато забувають; ни знаємо, що ся значить, же наш Духовний й наш намісник (декан. – Прим. автора) Снятинський на тоє мовчут. Ми видимо, же Духовний видять й знають, хто перескажає, аби школи в простаків нибуло. Для того нічого ни кажуть, ми того ни знаємо; нам ся здає, же наш Духовні за нами повиннисе упімнути.

Просимо покірне, будте ласкаве причинітся за нами до Високої Зверхності Духовної, аби нас поратували й аби наша наука в школі наших дітей на завше була.

Залуче над Черемшов дня 29 Окт[ября] 1840 г.

Igor Romaniuk, Mytro Kulżenko, Iwan Kulżenko – Plenipotentes»

Далее идут подписи простых селян.

На обороте этого документа в лист вм[есто] адреса читаем:

«До пречестного уриду Наместничого грек: кат: городенского й надзирателя школного. Покорна прозба – від на низу підписаних – Будте ласкаві причинитися за нами бідними й поратувати, аби наша наука в школі наших дітей була _____ _____ ____ як в середині».

Как красноречив и трогателен этот безграмотный, неуклюжими кирилловскими буквами написанный документ! Насколько яснее и недвусмысленнее говорит он, чем «либеральный» меморандум вельможного графа Красицкого. Чтобы выяснить вполне его содержание и форму, я замечу еще следующее. Жалоба крестьян залучских направлена к декану городенскому (в городке Городенка), а не к снятинскому, веденню которого подлежало село Залуче, именно потому, что крестьяне не доверяли своему декану, равно как и священнику своего села. Правда, относясь с своей жалобой к декану городенскому, они должны были обречь ее на бесплодность, так как соседний декан ничего не мог помочь им, даже ежели бы желал. Очевидно, жалоба эта была не первая и много ее предшественниц брошено было надлежащими властями под сукно, пока «бідні простаки» решились обратиться к декану городенскому просто для того, чтобы рассказать постороннему человеку про свое горе, а может быть, и в надежде на какое-нибудь частное личное его вмешательство.

Не знающим ближе галицких панщизняных отношений интересно будет узнать, кто это такие Plenipotentes, подписанные на документе вначале прочих подписей «из громады», да еще латинскими буквами. Институция крестьянских пленипотентов, или уполномоченных ходаков, установлена была цесарем Иосифом II патентом от 1 сентября 1781 г. В патенте том сказано, что на случай споров громады с помещиком должна громада первым делом искать справедливости у того же помещика; когда же там не найдет, должна выбрать двух уполномоченных, снабдить их надлежащим документом и отправить их с жалобой в «крейсамт» (§§ 38, 39, 40) [Moritz Drdacki Ritter von Ostrów. Lexikon der politischen Gesetze, t. 1, стр. 311, 312; и его же: Die Frohnpatente Galiziens. Ein Beitrag zur Kunde des Unthertanswesens. Wien, 1838, стр. 242 – 243].

Следуя допотопному канцелярскому судопроизводству австрийскому, эти ходаки делались очень часто «громадскими слугами» на всю жизнь, то и дело шлялись то в округу, то в губернию, то даже в Вену. Бывали между ними такие, которые на своем веку по 20 и 30 раз проходили пешком этот многотрудный, более чем во сто миль, путь и, конечно, большей частью напрасно, бросая при этом на произвол судьбы свое хозяйство, жен и детей. Как представители громад, выбранные свободными голосами своих собратьев, они имели заклятых врагов в помещиках, которые очень часто побоями и всяческими угнетениями вымещали на них свои неприятности и убытки, понесенные из-за возбужденных ходаками дел. Зато громада платила им симпатией и доверием. Их слово значило более, чем чье бы то ни было.

Напротив, «війт і присяжні», которые составляли легальную репрезентацию громады, были избираемы или помещиком, или под его влиянием и считались не более как панскими прислужниками. Вот почему на вышеприведенной жалобе мы видим подписи пленипотентов в самом начале, но не видим подписей «війта» ни «присяжних», а напротив, из текста жалобы узнаем, что «війт» этот, конечно, не по своей доброй воле, а по панскому принуждению, играл роль гонителя излюбленной мужиками школы.

Вот среди каких плачевных обстоятельств зарождалась и росла русская народная школа в Галиции!

Примітки

Вперше надруковано в журн. «Киевская старина», 1893, т. 43, кн. 10, с. 159 – 165, за підписом Мирон.

Подається за першодруком.

…к высшим, т[ак] назыв[аемым] нормальным школам… – Маються на увазі чотирикласні школи, після яких учень мав право вчитися в гімназії. Вони у порівнянні з тривіальними (де тільки вчили читати, писати й рахувати) мали ширшу навчальну програму й існували тільки в більших містах Галичини.

Перген… – Йдеться про Антона Пергена, графа, першого австрійського губернатора Галичини (1772 – 1774).

Подається за виданням: Франко І.Я. Зібрання творів у 50-и томах. – К.: Наукова думка, 1986 р., т. 46, ч. 2, с. 179 – 185.